Абрек развернулся, зашарил глазами по стволам деревьев с кустарником, пальцы не переставая раздергивали мешочек с порохом, но подавшего голос он по прежнему не замечал. Панкрат окликнул преследователя еще раз, он звал его по одной причине — тот был соперником, значит, имел право на честный поединок. Он подождал, пока противник зарядит винтовку.
— Где ты прячешься, гяур, — тот наконец настроил ружье, в поисках цели поводил дулом по зарослям. — Выходи, поговорим по мужски.
— Здесь я, медвежий выпестыш, не туда смотришь.
Казак вышел из–за карагача, не опуская пистолета, сделал пару шагов навстречу сопернику. И тут–же последовал выстрел, пуля чиркнула по щеке Панкрата, оставив на ней длинный след. Он присел, в следующий момент трезвая мысль принудила его напружиниться. Больше чечену палить было не из чего, он и сам это понимал, выдергивая из ножен турецкую саблю.
— Неверный гяур, я разрублю тебя на куски как паршивого барана, — оскаливая зубы, брызнул он белой пеной. — Ты был у ручья и ты посмел разговаривать с моей невестой.
— С прекрасной Айсет беседовал я, — не нашел нужным отпираться казак, смахнув рукавом черкески с лица кровь, с нотами превосходства в голосе добавил. — Завтра я переправлю свою любимую девушку на левый берег и она станет моей женой.
— Этого не будет никогда!
Абрек прыгнул вперед, он был похож на поднявшегося на задние ноги медведя, в мощных руках сабля казалась игрушечной, она полосовала воздух, отпечатывая в нем ослепительные высверки. Казак не стал дожидаться, пока его разделают как безропотное животное, вскинув пистолет, нажал на курок. Но Аллах, как перед этим православный Бог, тоже был на стороне соперника, или оба претендента имели на невесту равные права, потому что пуля содрала с обритого виска чечена лишь кожу, прибавив нападавшему бешенства. Рев раненного зверя огласил окрестности, абрек рванулся к Панкрату, занося саблю над головой, тот едва увернулся от удара, успев подставить шашку. А чечен уже накапливал силы для нового броска, упорно приближаясь к Панкрату, он закрутил оружие в невроятной карусели, умения у него было не отнять, впрочем, искусством джигитовки владели почти все кавказские воины. Когда до казака осталась пара шагов, абрек вдруг сунулся навстречу, пытаясь острием дотянуться до его горла. Панкрат куницей шмыгнул в бок, принудив противника полоснуть саблей по стволу карагача, сам моментально принял боевую стойку и собрался с маху раскроить тяжелый затылок. И тут–же отпрянул назад, он не ожидал такой прыти от соперника, с разворота пустившего оружие плашмя, намереваясь пройтись поперек его туловища. Снова оба поединщика затанцевали друг перед другом в смертельном танце, норовя подловить момент, чтобы подсечь наверняка. Панкрат понимал, стоило джигиту добраться до него, и бой можно было бы считать законченным, такой силы ударов он не встречал ни у кого. Он попытался собраться с мыслями, но этого не получалось, противник не давал возможности принять верное решение, принуждая лишь защищаться. Будоража лесную чащобу грозным рычанием, он напирал разъяренным зверем.
И вдруг отдушина высветилась, она была связана с воспоминаниями отца о войне. Панкрат отвлек внимание соперника ложным выпадом, выхватил из ножен кинжал и пустил его в грудь абрека по воздуху. Прием с броском оружия был приобретенным, кавказцы, как и казаки, им никогда не пользовались, предпочитая клинки применять не как метательные снаряды, а по назначению. Это было поразительно, чечен и здесь сумел среагировать, отбив кинжал кривым лезвием. И все–таки он не рассчитал, от неловкого движения рукоятка сабли вывернулась из пальцев, оба клинка упали на землю. Казак рванулся вперед, чтобы нанести завершающий удар, заметив, что рука разбойника метнулась к ножнам на поясе, он с лету полоснул по ней. Широкая ладонь замерла на костяной ручке кинжала, уцепившись за нее железной хваткой. Чечен вскинул обрубок кисти, издал душераздирающий вопль, от которого по телу Панкрата забегали мурашки. Чтобы прекратить надсадный вой, он воткнул острие шашки под газыри на черкеске соперника и провернул лезвие в ране.
— Гяу–ур–р… я ненавижу тебя, — прохрипел умирающий, не сводя раскаленного взгляда с казака. — За меня ото–омс–с…
Абрек наклонился набок, глаза утратили живой блеск, выставив вперед кровоточащий обрубок, он упал под корни карагача. Но даже мертвый он казался огромным как медведь, готовым вновь выпустить наточенные когти. Панкрат подобрал свой кинжал, повернулся лицом к тропе, от которой доносился быстро приближающийся собачий лай со злобными нотами в нем. Поединок нельзя было считать законченным, он продолжался предсмертной угрозой поверженного врага. Но мрачное намерение пса не испугало, просто лишний раз не хотелось орошать шашку кровью, и все–таки другого выхода не было, потому что стерегущие отары овец чеченские волкодавы были копией своих хозяев. Они разрывали посягнувшее на их свободу или территорию живое существо на куски, редко прислушиваясь даже к окрикам чабанов. Вот и сейчас лохматый кобель ростом с годовалого теленка с разбега взметнулся в воздух, целясь оскаленной пастью под подбородок человека. Под собранным в гармошку черным носом клацнули острые клыки, зверь на лету подвернул рыластую морду, норовя поудобнее вцепиться в горло. И в тот момент, когда он забыл про сильные лапы, одним ударом сбивавшие жертву с ног, Панкрат всадил кинжал между ними, ощутил, как затрепетала жизнь на острие клинка, как принялась собираться она в воспаленную точку, от которой даже ручка булатного оружия показалась горячей. Пес рыкнул смертельно раненным барсом, соскользнул с лезвия под ноги казаку и забился в конвульсиях.
Молодой урядник перевел дыхание, прислушался к лесным шорохам, к шелесту листвы на деревьях, но кроме этих шумов больше ничего не было слышно. Скорее всего, салаты — намазы, во время совершения которых правоверными казаки на кордонах тоже приступали к обильной трапезе с добрыми порциями чихиря, еще не закончились, и путь на другую сторону Терека по прежнему был свободен. Он не стал по обыкновению заметать следы, показалось, что после тяжелого поединка дотащить до реки два огромных трупа, чтобы пустить их по течению, будет не под силу даже былинному казаку Мингалю. Перейдя открытое пространство до поросшей осокой заводи, Панкрат разделся, собрал одежду в узел, подняв его над головой, вошел в воду. Прохладные струи ударили по мышцам, расслабляя их, заодно вымывая и унося вниз ядовитый накал страстей, делая тело вновь упругим, готовым к преодолению бесконечных препятствий, поселившимися вместе с вольными людьми на пологих берегах строптивой горной реки.
